Неточные совпадения
Верхом, в глуши степей нагих,
Король и гетман мчатся оба.
Бегут. Судьба связала их.
Опасность близкая и злоба
Даруют силу
королю.
Он рану тяжкую свою
Забыл. Поникнув
головою,
Он скачет, русскими гоним,
И слуги верные толпою
Чуть могут следовать за ним.
Отец мой строго взглянул на меня и замял разговор. Граф геройски поправил дело, он сказал, обращаясь к моему отцу, что «ему нравятся такие патриотические чувства». Отцу моему они не понравились, и он мне задал после его отъезда страшную гонку. «Вот что значит говорить очертя
голову обо всем, чего ты не понимаешь и не можешь понять; граф из верности своему
королю служил нашему императору». Действительно, я этого не понимал.
— Сначала вы мне скажете о причинах, побудивших
короля французского взять крест, — сказал он, поднимая брови и указывая пальцем на чернильницу, — потом объясните мне общие характеристические черты этого похода, — прибавил он, делая всей кистью движение такое, как будто хотел поймать что-нибудь, — и, наконец, влияние этого похода на европейские государства вообще, — сказал он, ударяя тетрадями по левой стороне стола, — и на французское королевство в особенности, — заключил он, ударяя по правой стороне стола и склоняя
голову направо.
— Вы слыхали о галерее польского
короля Станислава-Августа, которая хранится теперь в Дрездене? — спрашивал Прейн, выставляя
голову из-за ширмы.
И он вспомнил про шурина, прусского
короля, и его слабость и глупость и покачал
головой.
Должно прийти время, когда с людьми нашего мира, занимающими положения, даваемые насилием, случится то, что случилось с
королем в сказке Андерсена «О новом царском платье», когда малое дитя, увидав
голого царя, наивно вскрикнуло: «Смотрите, он
голый!» и все, видевшие это и прежде, но не высказывавшие, не могли уже более скрывать этого.
Иногда Передонов брал карты и со свирепым лицом раскалывал перочинным ножиком
головы карточным фигурам. Особенно дамам. Режучи
королей, он озирался, чтобы не увидели и не обвинили в политическом преступлении. Но и такие расправы помогали не надолго. Приходили гости, покупались карты, и в новые карты вселялись опять злые соглядатаи.
И у королевы короткое платье и грубые ноги, а на
голове корона, которую привезли из какого-то набега предки и по ее образцу выковали дома из полпуда золота такую же для
короля.
— Ну, нет!.. Нет!.. — заговорил Бегушев, замотав
головой и каким-то трагическим голосом. — Пусть лучше сойдет на землю огненный дождь, потоп, лопнет кора земная, но я этой курицы во щах, о которой мечтал Генрих Четвертый [Курица во щах, о которой мечтал Генрих Четвертый. — Имеется в виду французский
король Генрих IV (1553–1610), якобы выражавший желание, чтобы у каждого французского крестьянина была к обеду курица.], миру не желаю.
— Имеется в виду Виктор-Эммануил II (1820–1878), первый
король объединенной Италии.]: такие же волнистые усы, такая же курчавая
голова; пить он мог сколько угодно, совершенно не пьянея.
Впоследствии мне постоянно казалось, что «Однодворец Овсянников» списан Тургеневым с являвшегося ко всем окрестным помещикам и приносившего в подарок свежего меду из своего пчельника однодворца Ивана Матвеевича Овсянникова. Старуха, жена его, Авдотья Ионовна, повязывавшая
голову пестрым ковровым платком с вырывающейся кверху бахромою и в пестром праздничном платье была истым подобием бубнового
короля.
— Беатриче, Фиаметта, Лаура, Нинон, — шептал он имена, незнакомые мне, и рассказывал о каких-то влюбленных
королях, поэтах, читал французские стихи, отсекая ритмы тонкой,
голой до локтя рукою. — Любовь и голод правят миром, — слышал я горячий шепот и вспоминал, что эти слова напечатаны под заголовком революционной брошюры «Царь-Голод», это придавало им в моих мыслях особенно веское значение. — Люди ищут забвения, утешения, а не — знания.
«Фердинанд VIII,
король испанский!» — Я хотел было высунуть
голову, но после подумал: «Нет, брат, не надуешь!
И я давно уже заметил это;
Но не хотел лишь беспокоить вас…
Повеса он большой, и пылкий малый,
С мечтательной и буйной
головой.
Такие люди не служить родились,
Но всем другим приказывать.
Не то, что мы: которые должны
Склоняться ежедневно в прахе,
Чтоб чувствовать ничтожество свое.
Стараясь добрыми делами
Купить себе прощенье за грехи.
А что он сделал, должно ли мне знать?
Быть может, против церкви или
короля —
Так мне не худо знать…
Ты слышал, ночью пришли корабли!
Король кивал сегодня
головой…
Король отдал приказ! Корабли ушли обратно!
Смотрите наверх:
Короля уже нет!
Король здесь! Ничего не видно в пыли!
Алеша совершенно потерял
голову… он забыл обещание, данное подземному
королю и его министру, и начал рассказывать о черной курице, о рыцарях, о маленьких людях…
Алеша взглянул на того, на которого указывал
король, и тут только заметил, что между придворными стоял маленький человек, одетый весь в черное. На
голове у него была особенного рода шапка малинового цвета, наверху с зубчиками, надетая немного набок, а на шее белый платок, очень накрахмаленный, отчего казался немного синеватым. Он умильно улыбался, глядя на Алешу, которому лицо его показалось знакомым, хотя не мог он вспомнить, где его видал.
— Не думал я, что ты такой ленивец, — отвечал
король, покачав
головою. — Но делать нечего, я должен исполнить свое обещание.
Долго не мог он опомниться и не знал, что ему думать. Чернушка и министр,
король и рыцари, голландки и крысы — все это смешалось в его
голове, и он насилу мысленно привел в порядок все, виденное им в прошлую ночь. Вспомнив, что
король ему подарил конопляное зерно, он поспешно бросился к своему платью и действительно нашел в кармане бумажку, в которой завернуто было конопляное семечка. «Увидим, — подумал он, — сдержит ли слово свое
король! Завтра начнутся классы, а я еще не успел выучить всех своих уроков».
Тогда-то свершилось «падение Керженца». Семьдесят семь скитов было разорено рассыльщиками.
Голова Александра дьякона скатилась под топором палача в Нижнем Новгороде, несколько старцев сожжено на кострах возле села Пафнутова. И сорок тысяч старообрядцев, не считая женщин, бежало из Керженских лесов за литовский рубеж в подданство
короля польского.
Опять жидко задребезжал барабан при появлении на крыльце наших офицеров, опять десятка два солдат гавайской армии взяли ружья «на караул». Проходя по двору, Ашанин обернулся и увидал на балконе их величества уже в домашних костюмах:
король был во всем белом, а королева в капоте из какой-то легкой ткани. Оба они провожали любопытными глазами гостей далекого Севера и оба приветливо улыбались и кивнули
головами Ашанину, который в свою очередь, сняв шляпу, поклонился.
«
Король» как-то не вполне естественно опустился в кресле, уронив
голову на грудь. «Золотая» корона при этом сползла на самый кончик носа Рыжовой, великолепная белая борода, сделанная из ваты, и такие же усы грозили каждую минуту отлепиться и полететь вниз. Но ужаснее всего было то, что «его королевское величество» храпело на всю сцену, отчаянно присвистывая носом.
Он пришел в восхищение, когда князь Лимбург, поверяя ему планы мнимой наследницы русского престола, уверял его, что как скоро она наденет на
голову корону деда своего Петра Великого, то немедленно приступит к политике прусского
короля, перед которым благоговеет, что она теперь же, посредством сношений с Пугачевым, постарается способствовать расширению владений Фридриха II на востоке, для чего отклонит вмешательство Австрии турецкими делами, а внимание России — войной с шведским
королем, который таким образом будет помогать и ей, и Пугачеву.
Спустив с рук все, что мог, он дошел до неизвестной ему дотоле крайности и, покинув принцессу Владимирскую, уехал в Венецию, а оттуда в скором времени отправился с повинною
головой в Польшу к
королю Станиславу Августу.
Ну вот, такими же лепестками мака казались пурпуровые королевские уста. Белизна его лица напоминала лилию, а румянец — легкий отблеск утренней зари. Волосы у юного
короля были такие Золотистые, что, когда он снимал свой берет, бархатный головной убор, казалось, солнечное сияние окружало его
голову.
Король поднял
голову на окна в надежде увидеть в одном из них свою любимую жену-королеву.
И
король Дуль-Дуль высоко поднимал свою красивую
голову и спрашивал с гордым величием...
Король Лир называет себя"
королем от
головы до ног".
Третьего
короля не доиграли. После нового взрыва игрецкого раздражения с Лещовым сделался такой припадок одышки, что и адвокат растерялся. Поскакали за доктором, больного посадили в кресло, в постели он не мог оставаться. С помертвелой
головой и закатившимися глазами, стонал он и качался взад и вперед туловищем. Его держали жена и лакей.
Тот же В. В. Розанов так описывает свое впечатление от Софьи Андреевны: «Вошла графиня Софья Андреевна, и я сейчас же ее определил, как «бурю». Платье шумит. Голос твердый, уверенный. Красива, несмотря на годы. Мне казалось, что ей все хочет повиноваться или не может не повиноваться; она же и не может, и не хочет ничему повиноваться. Явно — умна, но несколько практическим умом. «Жена великого писателя с
головы до ног», как Лир был «
королем с
головы до ног».
Алешка, мальчик лет восьми, с белобрысой, давно не стриженной
головой, у которого до
короля не хватало только двух взяток, сердито и с завистью поглядел на дворника. Он надулся и нахмурился.
Гранильщик был высокий, худой старик, немного сгорбленный, с совершенно белыми длинными волосами и с быстрыми карими глазами, взгляд которых выражал большую сосредоточенность с оттенком чего-то такого, что замечается у больных людей, одержимых горделивым помешательством. Согнутый в хребте, он держал
голову вверх и смотрел как
король. Актер, глядя на Венцеля, мог бы превосходно загримироваться Лиром.
Иван Васильевич стоял в деревне Кольцове, откуда мог видеть Тверь как на ладони. Явился к нему Хабар-Симской за повелением. Он знал, что Михайло Борисович, дрожа за свою безопасность, а более — молодой супруги своей, внучки
короля польского Казимира, собирается в следующую ночь бежать из городка. Хабар брался захватить их и в этом деле отдавал
голову свою порукой.
Несмотря, что речь шла только о ногах, Август должен был снять с
головы корону и скрепя сердце поздравить с нею нового польского
короля, указанного мечом победителя.
Он был очень хорош. Так хорош, что настоящие, живые
короли, бесспорно, позавидовали бы его блестящему виду. У него была роскошная белая, как сахар, седая борода, такие же седые кудри и большие черные глаза. На
голове его красовалась золотая корона. Одет он был так, как вообще одеваются
короли. Художник не пожалел красок, чтобы вырисовать его пурпурную мантию и огромный воротник из дорогого собольего меха. Да, он был чудно хорош.
— Пошли, — говорю, — ты шведского
короля на легком катере к шведской матери… Ежели мне в
голову вступит, на своей, русской, женюсь. Шведки ихние из себя голенастые, — разве с нашей пшеничной сравнить!
Правда,
король казался очень маленьким, тщедушным, невзрачным среди высоких, рослых, толстых придворных, окружавших трон, но все эти придворные так низко и почтительно наклонили свои
головы, когда он,
король, поднялся на трон, что сердце
короля затрепетало от радости. Он понял разом, что судьба услышала его желание и сделала его могучим властителем страны.
Успели надуть в уши народу приближенные Ивана Васильевича, что угличский князь пойман в переписке с
королем польским, которому обещал
голову Ивана Васильевича, что он для этого нарочно и прибыл в Москву со множеством бояр своих, что он уж во дворе великокняжеском и посягал на жизнь старшего брата, да встретил неудачу по случаю предательства одного из своих людей.
— Здравствуй,
король! — произнесла она и коснулась легким поцелуем серебряной
головы старого
короля.
Вспомните, что
голова моя, которую слишком дорого ценили два
короля шведских, не умел ценить польский и которой только один русский монарх положил настоящую цену, ни выше, ни ниже того, чего она стоит, что
голова эта была под плахою шведского палача и ей опять обречена местию Карла.
И он схватился руками за
голову и стал просить у судьбы или совсем лишить его и трона, и короны, и царской мантии, и даже жизни, или же сделать его живым
королем. Да, живым, а не бумажным
королем.
О. Василию пришлось низко наклониться, чтобы принять исповедь калеки, и в открыто спокойном зловонии его тела, в паразитах, липко ползавших по его
голове и шее, как сам он ползал по земле, попу открылась вся ужасная, не допустимая совестью постыдная нищета этой искалеченной души. И с грозной ясностью он понял, как ужасно и безвозвратно лишен этот человек всего человеческого, на что он имел такое же право, как
короли в своих палатах, как святые в своих кельях. И содрогнулся.
И никто не решается сказать, что
король гол (как в сказке Андерсена).
Король дал знак рукою —
Со стуком растворилась дверь,
И грозный зверь
С огромной
головою,
Косматый лев
Выходит...
Ранним-рано обскакал Шарик, обрыскал все королевство: «Сходись все на базарную площадь, хозяин Федька вас лечить будет». Слетелся народ, как мухи на патоку, —
голова к
голове, будто маковки.
Король с семейством да первые чины за ними кольцом. А Федька старается: под котлом посередь базара костер развел, разварил кротовую костку. Потом огонь загасил, дал воде остынуть маленько, на бочку стал, печать показал да как гаркнет...
Идет и все петли свои в
голове плетет. Теперь, стало быть, королевич главную науку произошел — невесту себе выбрал, не станет, поди, по заморским краям больше трепаться. А генерал, что он супротив может? Его для умственности послали, а не то чтобы после кофия весь день до вечера на диване дрыхнуть. За этакое поведение
король не похвалит…
Испужался
король, свита фуражки долой, — лбы крестят да поводья почем зря туды-сюды дергают… Надоело коням в карусели вертеться, повернули к седокам
головы, зубки оскалили да как заржут...